это та же история, которая была в газете. приятно, что опубликовали и тут. Комната на Невском. Как ленинградская семья жила в центре города.
Ирина Инфантьева
Мой отец Федор Кудрявцев, фронтовик, участник битвы за Ленинград, получил весной 1945 года комнату в доме на Невском проспекте возле базилики Святой Екатерины. Эту жилплощадь ему предоставили взамен пострадавшей от бомбежки комнаты на Лиговской улице. Новое место жительства было примечательно тем, что буквально за стеной квартиры находилась гостиница «Европейская».
Как вспоминал отец, когда он впервые переступил порог комнаты на Невском, в двух окнах не было стекол, рамы были иссечены осколками, но вместе с энергичной женой Марусей они быстро привели жилище в порядок. Выскребли, вымыли пол. Товарищи с Кировского завода помогли побелить потолок, наклеить обои. Отец добыл стекла для окон, и стало совсем хорошо.
В этой комнате я прожила полвека — с самого рождения в 1947 году. Сегодня, когда бываю здесь, обязательно прохожу по дворам своего детства, присаживаюсь на скамейку под молодыми каштанами… Гляжу вокруг и вспоминаю… Наш дом был густонаселенным и очень оживленным. Мы жили в квартире № 42, а всего в нем было около полутора сотен квартир, и большинство из них — коммунальные. Так что здесь всегда кипела жизнь.
На первом этаже, прямо под нашей квартирой, работала типография, и очень интересно было наблюдать через окна, выходящие во двор, как типографские станки отпечатывают текст на огромных листах. От работы машин у нас на столе дребезжала посуда…
До революции эта типография принадлежала купцу 2‑й гильдии Андрею Федоровичу Маркову. Сам он с семьей жил в квартире над ней. После революции типографию национализировали, но Марковых из квартиры выселять не стали. К началу Великой Отечественной войны там оставались две дочери купца — Анна и Александра. Анна умерла в блокаду. Александра, оставшись одна, прописала в освободившиеся комнаты знакомых, потерявших жилье, и квартира стала коммунальной. Вот в ней‑то мы и оказались.
Еду готовили на керосинках, большую дровяную плиту Александра Андреевна использовала как кухонный стол, хотя смутно помню, что как‑то раз или два ее топили. Парового отопления еще не было, тепло давала круглая печка на две комнаты — нашу и Александры Андреевны. За уборной была небольшая кладовка, где держали дрова, но в основном они были сложены в поленницы во дворе, у каждого была своя, из нее приносили дрова в квартиру по мере необходимости.
Помню, как мне нравилось, когда мама брала меня с собой в магазины. За продуктами ходили в фирменный бакалейный на улице Бродского и «Диетический» на Невском, 30. Там всегда дежурил врач-диетолог. Он сидел в маленькой кабинке между двумя входными дверьми и давал желающим консультации. В бакалейный надо было подниматься по нескольким ажурным чугунным ступенькам. Но этот магазин вскоре закрыли, а на его месте теперь кассы Филармонии.
В углу нашего двора в хорошую погоду сушили на веревках белье, зимой простыни замерзали, становились жесткими и пахли морозом. А стирали крупное белье в общей прачечной тут же во дворе в полуподвале. Там были большие деревянные чаны, воду нагревали дровами, над чанами постоянно стоял пар, было полутемно. Мама шла по двору, под мышкой таз с бельем, в другой руке — ведро, и я за ней с какой‑нибудь сеточкой с мылом и прищепками. Но она меня быстро выставляла из прачечной, чтобы не болталась под ногами: в маленьком помещении всегда стирали несколько женщин, плескался кипяток, на полу — тазы, ведра, в углу — дрова, повернуться негде и ошпариться недолго.
Иногда во двор заходили интересные личности. Татарин-тряпичник с мешком вставал у стены напротив окон и кричал: «Халат, халат! Стар-рье берем, тряпки покупаем!». Точильщик устанавливал свой станок, крутил ногой колесо и тоже покрикивал: «Точу ножи-ножницы!». Хозяйки выносили свои ножи и ножницы, а мы обступали точильщика и зачарованно смотрели, как он водит лезвием по крутящемуся колесу и во все стороны брызжут ослепительные искры…
Двор был проходной, но на ночь его закрывали. В десять часов вечера дворник запирал калитку со стороны улицы Ракова (ныне Итальянская), в двенадцать — с Невского. Припозднившиеся жильцы стояли у ворот и ждали, когда дежурный дворник, обходя двор, подойдет к воротам. Он всматривался, и если узнавал жильца, то впускал. Если же человек был незнакомый, спрашивал, к кому он идет, в какую квартиру. Мог и не открыть, если ночной гость не вызывал его доверия.
С годами облик двора менялся. В квартиры провели паровое отопление — исчезли поленницы дров. Зато в проходе между корпусами, напротив наших окон, появилась угольная котельная с высокой черной трубой и кучей угля перед входом. Через несколько лет угольная куча исчезла: котельная стала газовой. В квартирах появились новенькие газовые плиты, и керосинки ушли в прошлое.
Булыжники во дворе закатали асфальтом, и к нам стали чаще заезжать машины, задевая висящие простыни, так что просушка белья окончательно переехала в квартиры и на чердаки. Довольно долго сохранялась надпись «Бомбоубежище» над дверью в подвал у выхода на улицу Ракова. Буквы было выколоты в жестяном коробе, прикрывавшем лампочку, и в темное время, когда лампочка горела, были хорошо видны. Другие подвалы и полуподвалы оставались жилыми, их расселили в конце 1950‑х — начале 1960‑х годов.
